Глава VI Об отцовской власти

52. Могут, пожалуй, осудить как наглое критиканство, если в сочинении подобного рода подвергать осуждению те слова и названия, которые уже являются общепринятыми. И все же, возможно, не будет неуместным предложить новые термины там, где старые могут вводить людей в заблуждение, как это, вероятно, произошло с выражением отцовская власть; это выражение, по-видимому, предоставляет ту власть, которую родители имеют над своими детьми, исключительно отцу, как если бы мать не обладала ею ни в какой мере; однако же если мы обратимся к разуму или к откровению, то мы увидим, что и она имеет такое же право. Это может дать повод для вопроса: не правильнее ли было бы более точно называть его родительским правом? Ведь какие бы обязательства природа и рождение ни накладывали на детей, эти обязательства, несомненно, должны в равной мере связывать их с обеими причинами их существования. И действительно, мы видим, что положительный закон, данный богом, везде соединяет их вместе без какого-либо различия там, где он требует повиновения от детей. “Почитай отца твоего и мать твою” (Исх. 20, 12), “Кто будет злословить отца своего или мать свою” (Лев. 20, 9), “Бойтесь каждый матери своей и отца своего” (Лев. 19, 3), “Дети, повинуйтесь своим родителям” (Еф. 6, 1) и т. д.– так говорится в Ветхом и Новом завете.

53. Если бы только приняли должным образом во внимание хотя бы это, даже не вникая глубже в этот вопрос, то уже и тогда, возможно, люди избежали бы тех грубых ошибок относительно власти родителей, которые они совершили. Эту власть можно было бы называть абсолютным господством и монархической властью, когда под названием отцовской власти она, казалось, приписывалась отцу и это не слишком резало слух. Но если бы эта предполагаемая абсолютная власть над детьми называлась родительской и тем самым обнаружилось бы, что она принадлежит [c.291] также и матери, это звучало бы очень странно, и самое название показывало бы абсурдность этого. Ведь если бы и мать имела в этом какую-то долю, это сослужило бы плохую службу тем людям, которые усиленно добиваются абсолютной власти и полномочий отцовства, как они это называют, и вряд ли оказало бы поддержку монархии, которую они отстаивают, когда из самого названия уже было бы ясно, что основная власть, откуда они будут производить правление исключительно одного лица, была предоставлена не одному, но двум лицам совместно. Но оставим этот спор о названиях.

54. Хотя я сказал выше, в главе второй, что все люди по природе равны, меня не следует понимать так, что это равенство распространяется на всё: возраст или добродетель могут давать людям справедливое превосходство; исключительные достоинства и заслуги могут поставить кого-либо над общим уровнем; происхождение может побудить одних, а союз или выгоды других оказывать почтение тем, кому природа, благодарность или другие поводы обязывают его оказывать. И тем не менее все это не противоречит тому равенству, в котором находятся все люди в отношении юрисдикции или господства одного над другим. Именно об этом равенстве я и говорил как об относящемся к рассматриваемому предмету, имея в виду то равное право на свою естественную свободу, которое имеет каждый человек, не будучи обязан подчиняться воле или власти какого-либо другого человека.

55. Я признаю, что дети не рождаются в этом состоянии полного равенства, хотя они рождены для него. Когда они появляются на свет и в течение некоторого времени после этого, их родители обладают своего рода господством и юрисдикцией над ними, но это только временно. Узы этого повиновения подобны тем пеленкам, в которые дети завернуты и которые их поддерживают во время их младенческой слабости; возраст и разум, по мере того как дети растут, ослабляют их, пока наконец они совершенно не спадают и не оставляют человека в его собственном полном распоряжении.

56. Адам был сотворен совершенным человеком, его тело и ум полностью владели соответственно силой и мыслью, и, таким образом, он был в состоянии с первого мгновения своего существования заботиться о своем пропитании и о своей безопасности и управлять своими действиями согласно предписаниям закона разума, которым снабдил его господь. После него мир заселяется его потомками, [c.292] которые все рождаются слабыми и беспомощными младенцами, без знания и понимания. Но для того чтобы возместить недостатки этого несовершенного состояния, пока рост и возраст не устранят их, Адам и Ева и после них все родители по закону природы были обязаны оберегать, кормить и воспитывать детей, которых они породили, не как свое собственное произведение, но как произведение того, кто сотворил их самих, всемогущего господа бога, за которое они ответственны перед ним.

57. Закон, который управлял Адамом, был тот же самый, который должен был управлять всем его потомством, – закон разума. Но его потомки, появившиеся на свет иным путем, не таким, как он, а посредством естественного рождения, в силу этого рождались невежественными и не могли пользоваться разумом, и, следовательно, они и не подпадали тотчас же под действие этого закона: ведь никто не может подчиняться тому закону, который ему не был объявлен. А поскольку этот закон может быть объявлен или может стать известным только при помощи разума, то о том, кто не дошел еще до пользования своим разумом, нельзя сказать, что он подпадает под действие этого закона, а дети Адама, которые в момент рождения не подпадали тотчас же под действие этого закона разума, не были и тотчас же свободны. Ведь закон в его подлинном смысле представляет собой не столько ограничение, сколько руководство для свободного и разумного существа к его собственных интересах и предписывает только то, что служит на общее благо тех, кто подчиняется этому закону. Если бы они могли быть счастливее без этого закона, то он, как бесполезная вещь, исчез бы сам по себе; и вряд ли заслуживает названия тюремной ограды то, что лишь охраняет нас от болот и пропастей. Таким образом, несмотря на всевозможные лжетолкования, целью закона является не уничтожение н не ограничение, а сохранение и расширение свободы. Ведь во всех состояниях живых существ, способных иметь законы, там, где нет закона, нет и свободы. Ведь свобода состоит в том, чтобы не испытывать ограничения и насилия со стороны других, а это не может быть осуществлено там, где нет закона. Свобода не является “свободой для каждого человека делать то, что он пожелает”, как нам говорят13 (ибо кто мог бы быть свободным, если бы любой другой человек по своей прихоти мог тиранить его?); она представляет собою свободу человека располагать и распоряжаться как ему угодно своей личностью, своими действиями, владениями и всей своей собственностью [c.293] в рамках тех законов, которым он подчиняется, и, таким образом, не подвергаться деспотической воле другого, а свободно следовать своей воле.

58. Следовательно, власть, которую родители имеют над своими детьми, проистекает из той обязанности, которая на них возложена, – заботиться о своем потомстве во время несовершенного состояния детства. Просвещать ум и управлять действиями этих еще несведущих младенцев до тех пор, пока разум не вступит в свои права и не избавит их от этой заботы, – вот в чем нуждаются дети и что обязаны делать родители. Бог дал человеку разумение, чтобы направлять его действия, предоставил ему свободу воли и свободу действий, соответственно с этим связанные, в границах того закона, которому он должен подчиняться. Но на то время, пока он находится в таком состоянии, что не имеет собственного разумения, которое бы направляло его волю, он не должен иметь и никакой собственной воли; тот, кто за него думает, должен также и желать за него; он должен диктовать его воле и определять его действия; но когда сын достигнет того возраста, с какого его отец стал свободным человеком, тогда сын тоже становится свободным.

59. Это содержится во всех тех законах, которым подчиняется человек, будь то естественные или гражданские законы. Подчиняется ли человек закону природы? Что освободило его от этого закона? Что дало ему возможность свободно распоряжаться своей собственностью по своему желанию в рамках этого закона? Я отвечу: состояние зрелости, когда его можно считать способным познать этот закон, для того чтобы он соразмерял с ним свои действия. Когда он достигает этого состояния, то считается, что он знает, в какой мере закон должен быть его руководителем и в какой мере он может использовать свою свободу, и, таким образом, он ее приобретает; до тех пор кто-либо другой должен им руководить, тот, кто, как предполагается, знает, в какой мере закон допускает свободу. Если такое состояние разума, такой возраст, с которого человек становится ответственным за себя, сделали его свободным, они же должны сделать свободным и его сына. Подчиняется ли человек закону Англии? Что освободило его от этого закона, т. е. дало ему свободу распоряжаться своими действиями и своими владениями по своей собственной воле в рамках разрешенного этим законом? Способность узнать этот закон, что, согласно этому закону, достигается с возрастом в 21 год, а в некоторых случаях и раньше. Если это сделало [c.294] свободным отца, то должно сделать свободным также и сына. До тех пор, как мы видим, закон считает, что у сына нет воли, но что им должна руководить воля его отца или опекуна, которые должны разуметь за него. А если отец умер, не назвав того, кто вместо него выполнял бы этот долг, если он не обеспечил наставника, который должен руководить его сыном во время его несовершеннолетия, в то время, когда ему не хватает разумения, то об этом заботится закон; кто-то другой должен управлять им и решать за него до тех пор, пока он не достигнет состояния свободы и его разум не сможет взять на себя руководство его волей. Но после этого и отец, и сын свободны в равной мере, как наставник и ученик, вышедший из состояния несовершеннолетия; они оба в равной мере обязаны подчиняться тому же закону, причем у отца не остается никакой власти над жизнью, свободой или имуществом сына независимо от того, находятся ли они только в естественном состоянии и подчиняются закону природы или же подчиняются положительным законам установленного правительства.

60. Но если кто-либо в силу каких-то природных недостатков не достигает такой степени разума, когда он способен был бы знать закон и жить, сообразуясь с ним, то он никогда не сможет стать свободным человеком, ему никогда не дадут возможности проявлять свою собственную волю (потому что он не знает ее границ и не обладает разумением, которое является подлинным ее руководителем), но он продолжает находиться под руководством и под началом других все то время, пока его собственный разум не способен к исполнению этой задачи. Вот почему сумасшедшие и слабоумные никогда не бывают свободны от родительской власти. “Дети, которые еще не достигли того возраста, когда они могут пользоваться здравым рассудком, который бы ими руководил; слабоумные, которые благодаря своему природному недостатку никогда не будут пользоваться им; в-третьих, сумасшедшие, не могущие, очевидно, в данный момент пользоваться им, руководствуются разумом, который руководит другими людьми, являющимися их наставниками, пекущимися об их благе”, – говорит Гукер (Церковн. полит., кн. 1, разд. 7). Все это не более, по-видимому, чем та обязанность, которую бог и природа возложили на человека, равно как и на другие существа, заботиться о своем потомстве до тех пор, пока оно не будет в состоянии само о себе заботиться, и вряд ли [c.295] может служить примером или доказательством монархической власти родителей.

61. Таким образом, мы рождаемся свободными, так же как мы рождаемся разумными, но это не означает, что мы тотчас же пользуемся и тем и другим; возраст, который приносит одно, приносит вместе с ним и другое. И таким образом, мы видим, как естественная свобода и повиновение родителям могут совмещаться друг с другом и быть оба основаны на одном и том же принципе. Ребенок свободен по праву своего отца, по разуму своего отца, который должен управлять им, пока у него не будет собственного разума. Свобода человека в совершеннолетнем возрасте и повиновение ребенка, который еще не достиг этого возраста, родителям настолько согласуются друг с другом и настолько различимы, что самые ослепленные из тех, кто отстаивает монархию, исходя из права отцовства, не могут не заметить это различие, самые упрямые не могут не допустить их совместимость. Если бы их доктрина была совершенно истинной, если бы подлинный наследник Адама был сейчас известен и если бы он утвердился благодаря этому праву как монарх на своем троне, облеченный всей абсолютной, неограниченной властью, о которой говорит сэр Р. Ф., и если бы он умер сейчас же после рождения своего наследника, то разве ребенок, как бы он ни был свободен и каким бы суверенным государем ни был, не находился бы в подчинении у своей матери и няньки, у наставников и гувернеров до тех пор, пока возраст и воспитание не дали бы ему разум и способность управлять собой и другими? Его жизненные потребности, здоровье и просвещение его ума потребовали бы, чтобы им руководила воля других, а не его собственная; и тем не менее разве кто-либо подумает, что это ограничение и повиновение несовместимы с той свободой или той верховной властью, на которые он имеет право, или лишает его их, или отдает его империю тем, кто правил ею во время его младенчества? То управление, под которым он находился, только лучше и быстрее подготовило его к этому. Если кто-либо спросит меня: с какого возраста мой сын может стать свободным? Я отвечу: именно с того возраста, с какого его монарх считается совершеннолетним и может управлять. “Но с какого времени, – говорит рассудительный Гукер (Церковн. полит., кн. I, разд. 6), – о человеке можно сказать, что он уже столь овладел употреблением своего разума, что может понимать те законы, с которыми он обязан сообразовывать свои действия, – это гораздо легче ощутить [c.296] чувством, чем кому-либо определить с помощью умения и знаний”.

62. Сами государства обращают на это внимание и допускают, что существует время, когда люди должны начать поступать как свободные люди, и потому до этого срока не требуют от них ни присяги, ни клятвы на верность, ни какого-либо публичного признания или заявления о повиновении правительству своих стран.

63. Следовательно, свобода человека и свобода поступать по его собственной воле основываются на том, что он обладает разумом, который в состоянии научить его тому закону, по которому он должен собой управлять, и дать ему понять, в какой степени у него остается свобода его собственной воли. Предоставить ему безграничную свободу до того, как он будет иметь разум, который мог бы им руководить, – это не значит предоставить ему привилегию его природы быть свободным, но значит отбросить его в среду зверей и оставить его в таком жалком состоянии, которое столь же ниже достоинства человека, как и их состояние. Вот что вкладывает власть в руки родителей для того, чтобы они управляли своими детьми во время их несовершеннолетия. Бог поручил им заботиться о своем потомстве и наделил их соответствующей этому склонностью к нежности и заботе, дабы умерять эту власть, дабы применять ее так, как это предписывает его мудрость, на благо детей до тех пор, пока они должны находиться под этой властью.

64. Но по какой причине эта забота, которую родители обязаны проявлять к своему потомству, должна превратиться в абсолютное деспотическое господство отца? Ведь власть отца не идет дальше того, чтобы теми средствами, которые он считает наиболее подходящими, дать такую силу и здоровье их телу, энергию и прямоту их умам, какие в наибольшей степени подходят его детям, для того чтобы они приносили как можно больше пользы себе и другим, и, если это необходимо по его состоянию, заставлять их работать, когда они могут, для их собственного пропитания. Но в этой власти мать также имеет свою долю наряду с отцом.

65. Больше того, эта власть вообще принадлежит отцу не по какому-либо особому праву природы, а лишь поскольку он является опекуном своих детей; так что, когда он перестает о них заботиться, он утрачивает свою власть, которой обладал над ними до тех пор, пока заботился об их пропитании и образовании, с которыми она неразрывно [c.297] связана; и эта власть в такой же мере принадлежит приемному отцу подкидыша, как и настоящему отцу другого. Столь малую власть дает человеку над его потомством один лишь акт зачатия, если его заботы на этом кончаются и если этим ограничиваются те права, которые он имеет благодаря имени и авторитету отца. А что станется с этой отцовской властью в той части света, где одна женщина имеет одновременно не одного, а несколько мужей? Или в тех частях Америки, где в случаях, когда муж и жена расходятся, что бывает часто, все дети остаются у матери, следуют за ней и находятся полностью на ее иждивении и попечении? Если отец умирает в то время, когда дети еще малы, то разве они, естественно, не обязаны так же повиноваться своей матери во время их несовершеннолетия, как и своему отцу, если бы он был жив? А разве кто-либо скажет, что мать обладает законодательной властью над своими детьми? Что она может устанавливать постоянные правила, которые будут налагать на них вечные обязательства и согласно которым они должны будут решать все дела, связанные с их собственностью, и ограничивать свою свободу на всем протяжении своей жизни? Или разве она может заставлять соблюдать эти правила под угрозой смертной казни? Ведь это является прерогативой власти должностного лица, отец обладает не более чем ее тенью. Его власть над детьми только временна и не распространяется ни на их жизнь, ни на их собственность – это только помощь ввиду слабости и несовершенства их младенчества, средство, необходимое для их воспитания. И хотя отец может распоряжаться своим имуществом, как ему угодно, когда его детям не угрожает гибель от нужды, все же его власть не распространяется ни на их жизнь, ни на имущество, которое они приобрели благодаря своему трудолюбию или чьей-либо щедрости; она не распространяется также и на их свободу, когда они уже достигли совершеннолетнего возраста. Империя отца тогда кончается, и он уже не может распоряжаться свободой своего сына, как и свободой любого другого человека. И весьма далека от абсолютной или вечной юрисдикции та юрисдикция, из-под которой человек может уйти, имея разрешение божественной власти: “Оставит отца и мать и прилепится к жене своей”14.

66. Но хотя наступает время, когда ребенок становится столь же свободен от подчинения воле и велениям своего отца, как и сам отец свободен от подчинения воле кого-либо другого, и каждый из них ограничен только тем, что [c.298] является общим для них обоих, будь то закон природы или гражданские законы страны, все же эта свобода не освобождает сына от обязанности почитать своих родителей, которая наложена на него законом бога и природы. Бог сделал родителей орудиями своего великого замысла продолжить род человеческий и через их посредство вложил жизнь в их детей. Точно так же как он наложил на них обязанность кормить, охранять и воспитывать свое потомство, он наложил и на детей вечную обязанность почитать своих родителей; эта обязанность заключается в том, что внутреннее уважение и почтение должны выражаться посредством всевозможных внешних проявлений, и удерживает ребенка от всего, что может принести вред, оскорбить, обеспокоить или подвергнуть опасности счастье или жизнь тех, от кого он получил свою жизнь; и это обязывает его предпринимать все те действия, которые необходимы для защиты, поддержки, помощи и удобства тех, благодаря кому он появился на свет и кто дал ему возможность наслаждаться жизнью. От этой обязанности не может освободить детей никакое государство, никакая свобода. Но это весьма далеко от того, чтобы давать родителям власть повелевать своими детьми или власть создавать законы и располагать по своему усмотрению их жизнью и свободой. Одно дело – быть обязанным почитать, уважать, благодарить и помогать; а другое – требовать абсолютного повиновения и покорности. Почитание, которое дети обязаны проявлять в отношении своих родителей, должен проявлять и монарх на престоле по отношению к своей матери; и однако, это не уменьшает его авторитета и не подчиняет его ее управлению.

67. Покорность несовершеннолетнего облекает отца временной властью, которая заканчивается вместе с несовершеннолетием ребенка; а почитание, которое дети обязаны проявлять в отношении своих родителей, дает родителям постоянное право на уважение, почтение, поддержку и услужливость в большей или меньшей степени в соответствии с тем, были ли уход со стороны отца, издержки и доброта при воспитании ребенка большими или меньшими. Это не прекращается с окончанием несовершеннолетия, а остается в силе во все периоды человеческой жизни при всех условиях. Отсутствие разграничения между этими двумя видами власти, а именно тем, который имеет отец в виде права на руководство детьми во время их несовершеннолетия, и правом на почитание с их стороны во время всей его жизни, пожалуй, вызвало большую часть [c.299] ошибок в этом вопросе. Ведь строго говоря, первое из этих прав является скорее привилегией детей и обязанностью родителей, а не прерогативой отцовской власти. Питание и образование детей являются настолько обязательными для родителей ради блага их детей, что ничто не может освободить их от обязанности заботиться об этом. И хотя власть приказывать и наказывать неразрывно связана с этим, все же бог заложил в основы человеческой природы такую нежность к своему потомству, что вряд ли следует опасаться, что родители будут слишком ревностно использовать свою власть; строгостью злоупотребляют редко, так как сильная естественная склонность влечет в противоположную сторону. И вот почему всемогущий господь, желая подчеркнуть мягкость своего обращения с израильтянами, говорил им, что, наказывая, “он учит их, как человек учит сына своего” (Втор. 8, 5), т. е. с нежностью и любовью, и обращался с ними не более сурово, чем это было совершенно для них необходимо, а если бы он им попустительствовал, то это уже отнюдь не было бы добротой. Вот та власть, которой детям приказано повиноваться, чтобы старания и заботы их родителей не возрастали или не оставались невознагражденными.

68. С другой стороны, почитание и поддержка в старости – все то, чего требует благодарность взамен тех благ, которые получены через родителей и от них, является неотъемлемой обязанностью ребенка и подлинной привилегией родителей. Они предназначены на пользу родителей точно так же, как другое – на пользу ребенка; хотя воспитание, эта обязанность родителей, по-видимому, больше всего требует власти, так как невежество и слабость младенческого возраста нуждаются в ограничении и исправлении, что является зримым проявлением правления и своего рода владычеством. А та обязанность, которая определяется словом почитание, требует меньше повиновения, хотя это обязательство в большей степени распространяется на выросших, чем на младших, детей. Ведь кто может подумать, что заповедь “Дети, повинуйтесь своим родителям” требует от человека, имеющего собственных детей, такой же покорности своему отцу, какой эта заповедь требует от его малолетних детей в отношении его самого, и что, исходя из этого положения, он был бы обязан выполнять все повеления своего отца, если бы тот из упоения властью проявлял такое неразумие, что обходился бы с ним все еще как с мальчиком? [c.300]

69. Следовательно, первая часть отцовской власти или скорее обязанности, которая состоит в воспитании детей, принадлежит отцу таким образом, что она заканчивается в определенный период. Когда дело воспитания выполнено, она исчезает сама по себе, а может быть отчуждена и раньше: ведь человек может передать дело воспитания своего сына в другие руки; а тот, кто сделал своего сына учеником другого человека, на это время передал ему большую часть того повиновения, которым ребенок обязан ему самому и своей матери. Что же касается другой части – обязанности почитать родителей, то это право родители тем не менее сохраняют за собой целиком; ничто не может его отменить; оно настолько неотделимо от них обоих, что власть отца не может лишить мать этого права, и ни один человек не может освободить своего сына от обязанности почитать ту, которая родила его. Но обе эти власти весьма далеки от той власти, которая создает законы и заставляет им повиноваться с помощью таких наказаний, которые могут затрагивать имущество, свободу, члены тела и жизнь. Право повелевать заканчивается вместе с несовершеннолетним возрастом; и хотя после этого почитание и уважение, поддержка и защита и все то, к чему человека может обязывать благодарность ради самых высоких благодеяний, на которые он способен по своей природе, всегда являются обязанностью сына по отношению к своим родителям, все это, однако, не влагает скипетра в руку отца, не дает ему верховной власти повелевать. Он не может распоряжаться собственностью своего сына или его действиями и не имеет никакого права на то, чтобы его воля во всем диктовала воле его сына; однако во многих случаях его сыну, возможно, подобает, если это не будет слишком уж неудобно для него самого и его семьи, проявлять почтение к воле отца.

70. Человек может быть обязан почитать и уважать старого или мудрого человека; защищать своего ребенка или друга; оказывать поддержку и помощь находящимся в беде и проявлять благодарность благодетелю в такой степени, что всего, чем он располагает, всего, что он в силах сделать, будет недостаточно, чтобы погасить свой долг. Но все это не дает никому ни власти, ни права создавать законы для того, кто ему обязан. И совершенно ясно, что все это следует не из самого имени отца; не только потому, что, как уже говорилось, те же самые права имеет и мать, но потому, что эти обязательства в отношении родителей и та степень, в какой требуется их выполнение от детей, [c.301] могут меняться в зависимости от различной заботы и доброты, хлопот и расходов, которых часто затрачивается на одного ребенка больше, чем на другого.

71. Это показывает причину, по которой родители в обществах, где они сами являются подданными, сохраняют власть над своими детьми и имеют такое же право на повиновение с их стороны, как и те, что находятся в естественном состоянии. Это вряд ли было бы возможно, если бы вся политическая власть носила отцовский характер и в действительности они бы представляли одно и то же: ведь если бы вся отцовская власть находилась в руках государя, то тогда подданный, естественно, не мог располагать никакой ее долей. Но эти две власти, политическая и отцовская, столь совершенно различны и раздельны, покоятся на столь различных основаниях и существуют для столь различных целей, что каждый подданный, если он является отцом, обладает такой же отеческой властью над своими детьми, как государь над своими. И каждый государь, имеющий родителей, обязан проявлять в отношении их такое же сыновнее почтение и повиновение, какое самый последний из его подданных проявляет в отношении своих родителей; и поэтому этот подданный не может обладать какой-либо частью или степенью такого рода власти, какою государь или должностное лицо обладают над своими подданными.

72. Хотя обязанность родителей воспитывать своих детей и обязанность детей почитать своих родителей содержат всю власть, с одной стороны, и повиновение – с другой, которые вытекают из этого отношения, все же существует обычно у отца и другая власть, благодаря которой он имеет возможность влиять на повиновение своих детей; хотя он имеет ее наравне с другими людьми, все же случаи ее проявления почти постоянно предоставляются отцам в их собственных семьях, а примеры другого ее применения редки и менее заметны, вот почему она и считается частью отцовской юрисдикции. Это власть, которой обычно располагают люди, передавать свое имущество тем, кто им больше всего по душе. Дети обычно рассчитывают унаследовать имущество отца в определенных пропорциях в согласии с законом и обычаями каждой страны; все же, как правило, во власти отца – наделить этим имуществом более скупо или более щедро сообразно с тем, насколько поведение того или иного ребенка соответствовало его желанию и настроению. [c.302]

73. Это оказывает немалое влияние на повиновение детей; и так как всегда с правом пользоваться землей связывалось повиновение правительству данной страны, частью которой является эта земля, то обычно предполагалось, что отец мог обязать свое потомство повиноваться тому правительству, подданным которого он сам являлся, и что заключенный им договор связывал и их, тогда как это есть лишь необходимое условие, с которым связано владение землей и унаследование владений, находящихся под властью этого правительства, и может распространяться только на тех, кто принимает эти владения на этом условии, и, следовательно, это не является естественным долгом или обязательством, а есть добровольное повиновение. Ведь дети каждого человека, будучи по своей природе столь же свободны, как и он сам или как был любой из его предков, могут, пока они находятся в этом состоянии свободы, избрать то общество, к которому они захотят присоединиться, то государство, подданными которого они захотят стать. Но если они хотят получить наследие своих предков, то они должны взять его на тех же условиях, на которых им владели их предки, и подчиниться всем обязательствам, которые сопутствуют такому владению. Посредством этой власти отцы обязывают своих детей повиноваться даже и тогда, когда те вышли из несовершеннолетия, и обычно подчиняют их также той или иной политической власти. Однако это происходит не благодаря особому праву отцовства, а только благодаря награде, находящейся у них в руках, посредством которой они могут принуждать к покорности и вознаграждать за нее; и они располагают не большей властью, чем та, которую француз может иметь над англичанином, если бы этот француз пообещал оставить тому поместье, что, несомненно, в значительной степени обязывало бы англичанина к повиновению; а если это поместье будет ему оставлено и он захочет им воспользоваться, то ему, несомненно, придется принять его на тех условиях, которые связаны с владением землей в той стране, где она находится, будь то Франция или Англия.

74. В заключение следует сказать, что хотя отцовская власть повелевать распространяется только на время несовершеннолетия детей и может проявляться только в той степени, в какой это необходимо для дисциплинирования этого возраста и для управления им; что хотя почтение и уважение и все то, что латиняне называли почтительностью, которую дети неизменно должны проявлять по [c.303] отношению к своим родителям на протяжении всей их жизни и во всех состояниях, поддерживая и оберегая их так, как это положено, не дают отцу права управлять, т. е. создавать законы и устанавливать наказания для своих детей; хотя в силу этого он не имел власти распоряжаться собственностью или действиями своего сына, однако нетрудно понять, как в первые века существовании мира и в особенности в тех местах, где малочисленность населения дает возможность семьям расселяться в никому не принадлежащих областях и им есть куда переселиться и обосноваться в еще не занятых местностях, отцу семейства легко было стать его государем*. Он был правителем, начиная с младенчества своих детей; и так как без какого-либо правления им было бы трудно жить вместе, то вероятнее всего, что благодаря выраженному или молчаливому согласию детей, когда они выросли, это правление было предоставлено отцу и, собственно говоря, оно продолжалось без какого-либо изменения. Ведь действительно для этого не требовалось ничего более, как позволить отцу осуществлять одному в его семье ту исполнительную власть закона природы, которой естественно располагает каждый свободный человек, и благодаря этому позволению они передали ему монархическую власть на то время, пока они в ней пребывали. Но это произошло не в силу какого-то отцовского права, а только по согласию его детей, что очевидно из следующего: никто не сомневается, что если бы какой-либо чужеземец, случайно или по делу попавший в его семью, убил кого-либо из его детей или совершил какое-либо другое преступление, то отец мог бы приговорить его к смерти и казнить его или наказать каким-либо иным [c.304] образом точно так же, как и любого из своих детей. Этого он не мог бы сделать в силу какой-то отцовской власти над тем, кто не являлся его ребенком, но только в силу той исполнительной власти закона природы, на которую он как человек имел право; и только он один мог наказать его в своем семействе, где его дети из уважения к нему отказались осуществлять такую власть, уступив ее достоинству и авторитету, и по их желанию она осталась именно у него, а не у кого-либо другого из всей остальной семьи.

75. Таким образом, для детей было легко и почти естественно посредством молчаливого согласия, которого трудно было избежать, уступить власть и правление отцу. С самого детства они привыкли подчиняться его руководству и обращаться к нему со своими маленькими разногласиями; а когда они стали взрослыми, кто больше подходил для того, чтобы управлять ими? Их небольшое имущество, при том что алчность у них была еще меньше, редко служило поводом для серьезных споров; а если они и возникали, то кто бы мог быть для них более подходящим судьей, чем тот, чьими заботами каждый из них был вскормлен и воспитан и кто относился с нежностью к ним всем? Нет ничего удивительного, что они не делали различия между несовершеннолетием и совершеннолетием, не ожидали с нетерпением двадцати одного года или какого-либо другого возраста, который дал бы им возможность свободно распоряжаться собой и своим имуществом, поскольку у них не могло возникнуть желание закончить свое ученичество. Правление, которому они подчинялись в этот период, продолжалось и в дальнейшем, скорее служило им защитой, чем ограничивало их свободу, и они нигде не могли найти больших гарантий для своего спокойствия, свободы и имущества, чем при правлении отца.

76. Так естественные отцы семейств путем неощутимого изменения делались также и политическими монархами; а так как им случалось долго прожить и оставить способных и достойных наследников в течение ряда поколений или иным образом, то они заложили основы наследственной или выборной королевской власти в соответствии с различными конституциями и обычаями, в зависимости от того, как судьба, умысел или случай это определяли. Но если государи носят свое звание по праву своих отцов и это является достаточным доказательством естественного права отцов на политическую власть, поскольку они обычно были теми, в чьих руках мы находим de facto бразды правления, то повторяю, что, если этот аргумент правилен, он [c.305] в такой же степени доказывает, что все государи, и даже только государи, должны быть и священниками, так как несомненно, что вначале “отец семейства был священником точно так же, как он был правителем в своем хозяйстве”.[c.306]

ПРИМЕЧАНИЯ

13 Локк приводит слова Филмера, которые уже цитировались в гл. IV, § 22.

14 Матф. 19, 5.

* Следовательно, мнение, высказанное одним архифилософом (имеется в виду Аристотель. – Ред.), не является невероятным: “Главное лицо в каждом хозяйстве всегда было, так сказать, королем; так что когда известное число хозяйств объединялось в гражданские общества, то короли были своего рода первыми правителями среди них, что также, по-видимому, является причиной и того, почему продолжали носить название отцов те, кто из отцов стали владыками; точно так же, вероятно, возник и старинный обычай правителей поступать так, как Мельхиседек, и, будучи царями, выполнить обязанности священника, которые сначала выполнялись отцами. Как бы то ни было, это не единственный вид порядка, который возник в мире. Определенные неудобства послужили причиной для создания ряда других; так что, короче говоря, всякий общественный порядок, какого бы рода он ни был, по-видимому, возник в результате намеренного совещания, собеседования и соглашения между людьми, считавшими это удобным и подобающим; не является невозможностью то, что в природе как таковой человек мог бы жить без какого-либо общественного порядка” (Гукер. Церковн. полит., кн. I, разд. 10).

Theme by Danetsoft and Danang Probo Sayekti inspired by Maksimer