Хотелось бы знать, какими должны быть законы в обществе, неважно, анархистском или управляемом государстве? Очевидный способ выяснить это – начать с общих принципов справедливости и посмотреть, какие законы необходимы, чтобы реализовать их. В предыдущей главе я доказывал, что это невозможно сделать. Либертарианские принципы справедливости не могут ответить на подобные вопросы, по крайней мере, в той форме, в которой они существуют на данный момент. Они не помогают определить, что должно быть включено в имущественные права, как можно их защитить законным способом, или какое наказание следует применять в случае их нарушения.
Когда я говорю, что либертарианские принципы не дают ответа на вопросы, я не просто полагаю, что на них ответить сложно. Вопросы действительно сложные, от чего бы мы не отталкивались. Я имею в виду, что я не могу даже определиться с тем, как подойти к ответу на эти вопросы – какие факты мне нужны, какие подсчеты я должен произвести. Как будто я столкнулся с какой-нибудь технической проблемой и не могу даже правильно поставить вопросы.
Возможно, кто-то другой знает, как это делать, но он не пишет эту книгу. Мое решение – найти другую точку отсчета для ответа на этот вопрос. Такой точкой отсчета является утилитарианство. Как философ морали я придерживаюсь либертарианства настолько, насколько могу. Как экономист я утилитарианец.
Описывая эту книгу, можно сказать, что большая часть ее характеризуется утилитарианским подходом к либертарианству, но только в том случае, если использовать понятие "утилитарианский" в самом широком смысле. Я попытался продемонстрировать, что институты либертарианства имеют привлекательные результаты, но я не конкретизировал понятие "привлекательные", как "стремящиеся к максимальному количеству общего человеческого счастья". В этой главе, однако, я пытаюсь ответить на более конкретные вопросы – не просто "нужны ли нам имущественные права?", а "какого конкретно рода имущественные права нам нужны?". Для этого требуется более специфическое определения цели, которой я пытаюсь достигнуть. Если вы согласны со всем, что я говорю, то по окончании моих рассуждений, ваш вывод должен звучать не так: "у нас должны быть права на собственность X, Y, Z", а скорее так: "если мы хотим максимально увеличить размер общей пользы, нам потребуются имущественные права X, Y, Z".
Даже если я могу это продемонстрировать, зачем мне это делать? Применяя философскую позицию, которую я считаю неверной, просто потому, что она облегчает ответ на определенный ряд вопросов, не допускаю ли я ту же ошибку, что и пьяный человек, потерявший свой кошелек в центре квартала и ищущий его под фонарем на углу, потому что там свет лучше?
Думаю, что нет. Если утилитарианство и не отражает правды, оно все-таки может быть полезным. Имеется тесная связь между правилами, которые делают людей свободными, и правилами, которые делают их счастливыми. Именно поэтому восточные немцы, а не западные возводят заборы с колючей проволокой и смотровыми башнями на своих общих границах. Возможно, эта корреляция обусловлена глубокой связью между свободой и счастьем, а возможно, это чистая случайность. В любом случае, она есть. Я делаю вывод, что, выяснив, какие правовые нормы лучше всего обеспечат счастье людей, я могу узнать что-то о законах, которые подходят свободному обществу.
Вторая причина, по которой утилитарианские аргументы могут быть полезны, заключается в том, что даже если они не помогут нам узнать, какими должны быть законные права, при определенных обстоятельствах, они подскажут, какими они будут. В Главе 31 я попытался показать, что институты анархо-капитализма имеют тенденцию к выработке экономически выгодного закона. Вычислив, какие законы будут экономически эффективны, мы можем узнать что-то о том, какие правила будут рождены подобным обществом. Ричард Роснер, один из ведущих авторов в области экономического анализа закона, утверждал то же самое в отношении существующей основы общего права. Если ему верить, экономическая выгода полезна для понимания того, что есть закон и каким он должен быть. Экономическая выгода и всеобщее счастье, как вы вскоре увидите, тесно взаимосвязаны: первое понимается лучше, как приблизительная мера второго.
Третья причина была предложена в конце предыдущей главы. Большинство людей, включая меня, являются утилитарианцами, по крайней мере, частично. Несмотря на то, что доказательство того, что определенный закон имеет целью увеличение количества человеческого счастья, не говорит о том, что этот закон хорош, это сильный аргумент в его защиту. Поскольку я не могу достаточно внятно определить аргументы против человеческих ценностей, имеет смысл основывать мое доказательство на ценностях, которые разделяет большинство людей.
Последняя причина заключается в том, что независимо от того, заботит ли людей количество общего человеческого счастья или нет, большинство из нас волнует по большей части наше собственное счастье. Если отдельно взятый закон увеличивает средний уровень счастья, существует, по крайней мере, вероятность того, что он сделает меня более счастливым в среднем и вообще. По этой причине, хотя она необязательно должна быть убедительна, я предпочту его остальным.
Благодаря всем этим причинам, имеет смысл задать вопрос: какие законы стремятся к максимальному увеличению человеческого счастья? Далее в этой главе мы попытаемся ответить на этот вопрос. Здесь я буду использовать экономический анализ закона. Первые шаги на пути к ответу – объяснить, что означает "экономическая выгода", как она может быть использована в выборе правил закона, и почему она может быть полезна при измерении всеобщего счастья.
Представьте себе какое-нибудь изменение, повлиявшее только на двух человек. Каждого из двух можно спросить, сколько стоит для него эта перемена – сколько долларов он бы заплатил, чтобы получить ее (позитивные изменения) или предотвратить (негативные изменения). Тогда можно было бы сложить результаты и вывести ценность влияния изменения на людей в долларах. Если один человек захотел бы заплатить четыре доллара, чтобы испытать это изменения, а второй – два доллара, чтобы предотвратить его, можно сказать, что изменение увеличило количество общей выгоды на два доллара. Можно проводить такие подсчеты с любым количеством людей, складывая положительные результаты тех, кому нравится изменение и отрицательные результаты тех, кто против него. Если конечное число положительное, мы характеризуем изменение, как экономическое благо или фактор, повышающий выгоду, а отрицательный результат – как экономическое ухудшение и фактор, понижающий выгоду.
Хотя мы измеряем ценности в долларах, деньги вовлекать в этот процесс нет необходимости. В качестве изменения может выступить передача яблока вами мне. Яблоко стоит два доллара для вас и четыре для меня. Вы бы заплатили два доллара, чтобы оставить яблоко у себя (предотвратить передачу яблока), так что это изменение вы оцениваете в минус два доллара. Я бы заплатил максимум четыре доллара, чтобы получить это яблоко, так что изменение для меня имеет ценность плюс четыре доллара. В итоге, обмен рождает экономическую выгоду – два доллара.
Как выяснить, что приносит определенное изменение – чистый доход или чистый убыток? Лучше всего было бы понаблюдать за тем, как уровень ценностей человека отражается в его действиях. Представьте себе, что я предлагаю вам три доллара за яблоко, и вы принимаете мою плату. Тот факт, что я предложил вам три доллара, означает, что яблоко для меня более ценно, чем три доллара. А тот факт, что вы принимаете мои деньги, означает, что три доллара для вас важнее яблока. При условии, что только мы вовлечены в сделку, обмен, в результате, должен принести выгоду. Абстрагируясь от этой ситуации, мы делаем вывод, что всякая добровольная сделка, которая не затрагивает третьих лиц, должна в результате приносить экономическую выгоду.
Добровольные сделки – это выгода, но выгода необязательно должна быть добровольной сделкой. Предположим, я заблудился в лесу и голодаю. Я натыкаюсь на вашу закрытую хижину, вламываюсь в нее и звоню по телефону, чтобы вызвать помощь. Поскольку я и благодарный, и ответственный человек, уходя, я оставляю для вас конверт с суммой денег, более чем достаточной, чтобы оплатить ущерб. Обмен совсем не добровольный, - вы не давали мне своего разрешения на то, чтобы я взломал вашу хижину. Но, как и в случае с добровольной сделкой, мы оба от этого выиграли (учитывая мои подсчеты касательно того, сколько денег было бы правильно оставить), так что в этом случае мы получаем чистую выгоду.
В обоих случаях (продажа яблока и взлом хижины) плата наличными наглядно показала, что в конечном итоге мы получили выгоду, но эта выгода была получена в ходе обмена, а не платы. Такая же выгода в два доллара получилась бы, если бы вы случайно потеряли яблоко, а я нашел его. Хотя в этом случае сумма была бы получена при сложении дохода в четыре доллара с потерей в два доллара, а не при сложении двух доходов по одному доллару (для вас потеря яблока стоит два доллара, а получение – три доллара; для меня получение яблока стоило четыре доллара, а потеря его – три доллара).
До сих пор мы говорили об изменениях, а не о законах. Дальше следует задать вопрос, какой закон будет всегда приводить только к экономически выгодным изменениям – изменениям, которые производят чистый экономический доход. В случае с яблоком мы хотим такой закон, согласно которому оно перешло бы ко мне только в случае, если я оцениваю его стоимость более высоко, чем вы, поскольку только такой обмен будет приводить к экономической выгоде. Очевидное решение – разрешить обмен только в том случае, если мы оба на него согласны. Если яблоко для меня стоит больше, чем для вас, я сделаю вам предложение, которое вы примете, а если нет, предложения не будет. В этом случае, решение – это обычный закон о правах на имущество, подкрепленный наказанием за воровство яблока.
А как насчет случая в хижине? Здесь права на имущество не помогут, поскольку нет возможности связаться с хозяином, чтобы получить разрешение на использование его телефона. В этом случае решением будет закон о нанесении ущерба. Если я взламываю хижину (и признаю это), я должен уплатить хозяину сумму, равную размеру ущерба, нанесенного мной его имуществу. Если использование мной чужого телефона не стоит таких денег, я продолжу скитаться, а если стоит – войду в хижину. Таким образом, в любом случае, мы получаем экономически выгодный результат.
Я сильно увлекся подробностями, чтобы вы смогли убедиться, как, в общих чертах, может быть использован экономический анализ при поиске ответа на вопрос, какими должны быть законы. Перед тем, как я продолжу обсуждать эти два примера более детально и применять свой анализ к некоторым проблемам, упоминавшимся в Главе 41, мне следует сначала заполнить пробел в своих доказательствах. Я рассуждал о максимальном увеличении всеобщего счастья и о росте экономического блага, но не продемонстрировал связь между ними. Я не показал, когда и почему тот факт, что некоторые изменения влекут за собой экономический рост, влияет на увеличение всеобщей выгоды.
Существует два важных различия между экономическим и философским критериями. Первый применяет в качестве меры выгоду для отдельного человека, а второй – сравнивает выгоды для разных людей.
Определяя ценность, экономист принимает личную оценку человека в отношении того, что делает или не делает его более счастливым. Если я предпочитаю потратить четыре доллара на яблоко, вместо того, чтобы оставить их при себе, это демонстрирует, что яблоко для меня стоит, по крайне мере, четыре доллара. Это определение ценности экономисты называют "принцип выявленного предпочтения". Возможность того, что я ошибаюсь в своей оценке, что я готов платить за яблоки даже, если они могут причинить мне вред, игнорируется.
Пример такого упущения – то, что ценность героина для наркомана так же велика, как ценность инсулина для диабетика. Если вы не желаете принимать подобные упущения, вы делаете вывод, что экономическая выгода необязательно повышает уровень общего человеческого блага; некоторые приобретенные ценности могут быть ошибочно приняты человеком, как благо для него. Вы все же можете соглашаться, что для большинства людей в большинстве случаев выявленное предпочтение – это лучший из возможных способов измерения ценности, и что экономическая выгода поэтому является хорошей, хотя не идеальной мерой общего счастья.
Следующее несоответствие между экономической выгодой и ростом человеческого блага заключается в том, что все люди разные. При сложении индивидуальных ценностей с целью решить, является ли какое-нибудь изменение благом или ущербом, мы фиксируем один доллар прибавки для одного человека, а для другого отнимаем один доллар. Мы действуем так, как будто доллар (или то, что можно купить на один доллар) стоит столько же для каждого человека.
Если правило, которое использует экономист для межличностных сравнений, неверно, зачем нам его использовать, и каким образом оно поможет нам понять, какие законы максимально увеличивают уровень общего счастья? Отвечая на первый вопрос, скажу, что мы используем это правило, потому что цену моего яблока легче вычислить, чем мою выгоду от получения этого яблока. Мы можем сделать вывод о том, насколько ценно для меня яблоко, судя по тому, сколько я готов за него заплатить, и мы можем, как я только что продемонстрировал, установить законы (имущественные права), которые позволяют мне иметь это яблоко, только если его ценность для меня больше, чем его ценность для кого-то еще.
Значительно труднее выработать систему правил, которая дала бы мне это яблоко при условии, что я получаю от него большую выгоду, чем кто-то еще. Мои действия показывают, что моя выгода от получения яблока соответствует моей выгоде от любого другого предмета, который я предлагаю взамен (в данном случае это деньги), но не соответствует выгоде другого лица от того же самого яблока. Чтобы дать яблоко человеку, который получит от него наибольшую выгоду, кто-то должен решить, насколько счастливее яблоко сделало каждого из нас. Оценка выгоды других людей может иметь место и возможна, но она намного сложнее, чем оценка нашей собственной выгоды. Следовательно, намного проще выработать структуры, которые максимально увеличивают ценность (побуждают изменения, только в случае, если они экономически выгодны), чем структуры, которые максимизируют общую выгоду.
Легче выяснить, что увеличивает ценность, чем, что увеличивает выгоду, но какой прок от такого ответа на вопрос? Не веду ли я опять поиски там, где свет лучше, вместо того, чтобы искать там, где я уронил свой кошелек? Думаю, что нет. Во многих ситуациях, хотя и не во всех, тот факт, что изменение является экономически выгодным (увеличивает общую ценность) – это сильное подтверждение того, что оно также повышает уровень общей выгоды. Поскольку изменения экономической ценности легче измерить, чем изменения уровня выгоды, мы можем второе заменить первым.
Рассмотрим в качестве примера отмену налога. Представим, что мы могли бы доказать, что это экономически выгодно (во многих случаях так оно и есть): выгода для тех, кто выигрывает в результате отмены налога (рабочие и акционеры в экспортном производстве и потребители импортных товаров), измеряемая в долларах, превышает убыток тех, кому эта отмена невыгодна (рабочие и акционеры производств, чья продукция конкурирует с импортными товарами). Ценность доллара для отдельных лиц, выигравших и потерявших в результате этой отмены, может очень сильно различаться; перемена, которая приносит одним из них выгоду в шесть долларов, а другим убыток в пять долларов, необязательно послужит фактором роста общей выгоды. Но и те, кто выгадал, и те, кто понес убыток, составляют большие и разрозненные группы, и нет никакой явной причины ожидать, что одна группа в среднем больше или меньше ценит доллар, чем другая. Если средний показатель ценности доллара приблизительно равен для обеих групп, тогда изменение, которое провоцирует повышение ценности, возможно, обеспечивает и рост выгоды. Этот аргумент использовал Альфред Маршал, который придумал идею экономической выгоды, чтобы оправдать ее использование в качестве приближенного идентификатора изменений, которые повышают общую выгоду.
Такая приблизительная мера должна хорошо работать до тех пор, пока мы рассматриваем ситуации, где нет причины ожидать, что те, кто выиграл, и те, кто потерял, в среднем получают разную выгоду от одного доллара: разные отношения между ценностью, измеряемой в долларах и выгодой, измеряемой в каких-то абсолютных единицах счастья. Во многих случаях это разумное предположение. Покупатели и продавцы яблок, потерявшиеся охотники и хозяева лесных хижин скорее всего похожи, можно даже сказать – это одни и те же люди в разных ситуациях.
Но есть одно явное исключение. Мы ожидаем, как правило, что чем больше у вас денег, тем меньше стоит для вас один дополнительный доллар, и, следовательно, в среднем доллар представляет больше счастья для кого-то с очень худеньким кошельком, чем для какого-то богача. Поэтому мы редко жертвуем деньги миллионерам. Поэтому мы ожидаем, что, поскольку выгадавшие и понесшие убыток люди имеют разный доход, конечная перемена в ценности не будет хорошим инструментом измерения конечного счастья.
Изменение, которое лишает богатого человека десяти долларов, а бедному добавляет девять долларов, экономически невыгодно, но оно может повысить количество счастья в мире. Правда и то, что касается изменения, наносящего ущерб большой группе богатых людей, в общей сумме равный десяти миллионам долларов, но приносит доход группе бедных в сумме девяти миллионов. Напрашивается вывод, который упустили многие утилитарианцы, что перераспределение дохода – это хорошо. Облагать налогом богатых и отдавать деньги бедным может быть экономически невыгодно, судя по сумме затрат и препятствий, и все же являться благом с точки зрения утилитарианства.
Не соглашусь с этим выводом по двум причинам. Во-первых, поскольку бедные люди, как правило, слабы в политическом смысле, они так же охотно станут жертвами распределения дохода государством, как и его бенефициарами. Об этом я говорил в Главе 4. Во-вторых, борьба между группами, пытающимися добиться положения бенефициаров и уйти от положения жертв, скорее всего, достаточно дорогостоящее занятие, которое ухудшает жизнь, как богатых, так и бедных, в обществе, допускающем подобные перераспределения, в противовес тем, кто живет в обществе, где такого перераспределения нет. Об этом я рассуждал в Главе 38. Эти две главы были попыткой с помощью утилитарианства атаковать основную доктрину, которая отличает утилитарианцев от либертарианцев.
Несколькими страницами выше я прервал рассуждения о специфических правилах, чтобы показать связь между экономической выгодой и ростом общего счастья и продемонстрировать, почему выработка правил для максимального увеличения экономического дохода имеет смысл и как способ повышения уровня человеческого счастья. И я это доказал. Я не говорил, что экономическая выгода и рост общего блага – это одно и то же, потому что это не так. Я продемонстрировал, почему первое является приблизительной мерой для последнего, и может с определенной целью быть лучшим из доступных способов его измерения. Те читатели, которых я не убедил, могут обратиться к начальному доказательству Маршала или почитать другую мою книгу, где я гораздо более подробно обсуждаю экономическую выгоду – обе книги приведены в Приложении 2. Студентов-экономистов следует предупредить, что только там и можно найти ответы на ваши вопросы. Другие тексты по современной экономике используют отличное, хотя в большинстве случаев равнозначное определение выгоды.
А сейчас пора вернуться к обсуждению специфических правил. Вопрос, который я буду исследовать, звучит так: как выработать законы, чтобы максимально повысить уровень экономической выгоды, другими словами, законы, позволяющие изменения, порождающие экономические выгоды, и запрещающие изменения, способствующие уменьшению таковых.
Рассмотрим, опять таки, решение задачи с яблоком. Если мы не применим имущественные права к яблокам, могут произойти, по крайней мере, две перемены, невыгодные в экономическом смысле. Во-первых, яблоки могут перейти от хозяев, которые их ценят больше, к ворам, для которых ценность их меньше. Во-вторых, воры могут потратить время и деньги, воруя яблоки, вместо того, чтобы пойти и купить их.
Предположим, это яблоко вы оцениваете в два доллара, а я в четыре. Вместо того, чтобы купить его за три доллара, я пробираюсь в ваш сад и краду его, что стоит мне один доллар за потраченное время и усилия. В результате вы потеряли два доллара (то, во сколько вы оценивали яблоко), а я увеличил свое состояние на три доллара (то, во сколько я оцениваю яблоко минус стоимость затраченного времени и усилий). В конечном итоге мы имеем выгоду в один доллар, а мое воровство яблока обернулось экономической выгодой, чего не было бы, если бы я не брал яблоко вообще. Но не получить яблоко – это не единственная альтернатива: я мог бы его у вас купить. Воровство яблока хуже, чем его покупка, поскольку она принесла бы доход в два доллара. Эффективная система законов будет включать какой-то способ, благодаря которому людям, желающим получить яблоко, будет выгоднее купить их, чем украсть. Поэтому закон наказывает воровство.
Но как строго мы должны наказывать воров? Если бы все воры попадались, то штраф, равный ценности украденного, был бы значительным. А поскольку воровство приносит больше проблем, чем покупка, оно будет менее привлекательной из двух альтернатив. А если бы ловили только часть воров, скажем, одного из десяти, тот же аргумент подсказывает, что наказание должно соответственно вырасти. Если размер штрафа за воровство яблока в десять раз превышает цену его покупки, то воровство обходится вору, в среднем, во столько же, во сколько обходится его покупка плюс куча проблем.
Теперь у нас есть общее правило для случая с яблоками и с хижинами. Правило, которое я предложил для того, кто вломился в хижину, предлагало ему заплатить штраф, равный нанесенному ущербу, в случае если он вернулся. Я включаю это условие, чтобы в данном случае возможность быть пойманным равнялась одному.
Чтобы исключить невыгодный обмен, размер штрафа (или возможное увеличение штрафа, в случае, если поймана только часть воров), должна как минимум равняться стоимости того, что было украдено. Случай с хижиной в лесу – это аргумент против того, чтобы штраф был больше этого. Хотя у нас мог быть один закон для случая с яблоком и другой для случая с хижиной, возможно, было бы проще иметь единый набор правил, определяющих, что такое имущественные права, и что будет, если их нарушить. Такой свод правил учитывал бы возможность того, что некоторые нарушения имущественных прав, такие как потерявшийся в лесу охотник, забравшийся в хижину, являются желательными изменениями, которые, по каким-то причинам, не могли произойти с добровольного согласия хозяина. Наказание, по стоимости меньшее, чем причиненный ущерб, допускает некоторые невыгодные изменения, а наказание, превышающее ущерб, не допускает некоторые выгодные изменения. Так что, идеальное наказание равнозначно причиненному ущербу, нужным образом приспособленное к возможности поймать и осудить преступника.
Если бы я посвятил экономическому анализу законов не главу, а книгу, я бы рассмотрел этот вывод со всех сторон, взять, к примеру, такие сложности, как стоимость применения закона (предотвращение невыгодных преступлений иногда может стоить больше, чем само преступление) или возможность ошибки в определении виновного. Читателям, которых интересует более глубокий анализ, порекомендую обратиться к книгам и статьям по экономическому анализу закона, перечисленным в Приложении 2.
До сих пор я рассматривал возможность поимки вора, как если бы это было естественно. А это не так. Нанимая большее количество полицейских, или предлагая большие размеры награды за поимку, мы можем увеличить возможность, что воры будут пойманы. Устанавливая систему законов, нужно принимать одно из решений: поймать половину воров и наложить на них штраф, вдвое превышающий стоимость украденного, поймать одну десятую воров и заставить их платить в десять раз больше, чем они украли, или поймать одного вора из тысячи и застрелить его.
Выбирая подходящую комбинацию наказания и вероятности поимки, мы имеем дело с двумя видами стоимости. Стоимость применения закона – это цена поимки преступников – оплата работы полицейских, распространяющих изображения преступников, находящихся в розыске, и т.д. Стоимость наказания – это цена наказания пойманных преступников. Если мы переместим фокус от комбинации высокого процента вероятности поимки преступников и маленького размера наказания в сторону низкой вероятности поимки и большого размера наказания, затраты на поимку уменьшаются, поскольку нам нужно поймать только одного преступника из сотни, вместо каждого второго. Стоимость наказания, в то же время, растет вместе с ростом размера наказания. Так мы максимально увеличиваем общую ценность, выбирая комбинацию вероятности поимки и наказания, которая обеспечивает необходимый уровень сдерживания преступлений – количество возможных наказаний, равное ущербу, нанесенному преступлением – при минимальных затратах.
Что представляет собой стоимость наказания, и почему она увеличивается с ростом размера наказания? Допустим, в качестве первого выступает штраф. Для преступника стоимостью наказания будет количество денег, которое он должен заплатить, - штраф в десять долларов сделает меня беднее ровно на десять долларов. Однако эта цена сбалансирована прибылью для того, кто получит эти деньги – жертва, определенная системой гражданского законодательства, в котором штраф называется возмещением ущерба, или государство в случае применения уголовного права. Конечная стоимость штрафа – это только административные расходы на его взимание.
С увеличением размера наказания, становится менее желательным, чтобы преступник платил его в качестве штрафа, и более предпочтителен выбор других форм наказания, таких как тюремное заключение или казнь. Заключение в тюрьму и казнь так же хорошо отвращают людей от нарушения имущественных прав других лиц, но цена наказания для преступника перестает приносить доход кому-то еще. Когда преступника лишают жизни, никто не получает дополнительную жизнь взамен. Когда вас посадили, никто не получает свободу, которую вы теряете, а кто-то еще должен платить дополнительно, чтобы содержать тюрьму.
Признание того, что наказание обходится дорого, приводит нас к частичному ответу на другой вопрос, упомянутый в Главе 41: насколько мы должны быть уверены, что человек виновен, чтобы осудить его. Наказание невиновного приводит к такой же стоимости наказания, как и наказание виновного, при отсутствии выгоды от предотвращения новых преступлений. Разрабатывая оптимальную систему законов, мы должны уравновешивать стоимость наказания невинно осужденного и стоимость более высокого стандарта доказательства его вины – работы большего количества полицейских и оправдания большего количества обвиняемых.
Один из выводов гласит, что нам нужны более высокие стандарты доказательства преступления, которое приводит к строгому наказанию (такому как казнь), чем преступления, которые приводят к менее строгому наказанию, такому как штраф. Фактически, это пример того, как работает наша современная законодательная система. Более высокие стандарты доказательства требуются чаще в уголовных делах ("при отсутствии обоснованного сомнения"), чем в гражданских разбирательствах ("перевес доказательств"). Это не просто стремление проявлять большую осторожность в более серьезных случаях. Заплатить миллион долларов за ущерб – более серьезное наказание, чем провести две недели в заключении, а этот стандарт доказательства требуется для того, чтобы доказать, что это не так.
Теперь мы знаем, по крайней мере, в общих чертах, как следует усилить имущественные права и почему. Одну деталь анализа я нахожу интересной, а некоторых она может шокировать. При вычислении стоимости и выгоды, сумму которых мы пытаемся максимизировать, стоимость и выгоды для вора имеют тот же вес, что и стоимости и выгоды для жертвы. Оценивая, является ли ситуация невыгодной и поэтому должной быть предотвращенной, доход преступника уравнивался с ущербом жертвы. При выборе комбинации вероятности поимки преступника и его наказания мы объединяли стоимость наказания для преступника вместе с ценой его поимки и суммой, заплаченной судебной системой, или полученной ей вместе, чтобы минимизировать полученный результат.
Интересно то, что мы приходим к либертарианским выводам в ходе вычислений вместо того, чтобы просто принять их. Мы начинаем с предположения утилитарианства, которое ничего нам не говорит об относительных добродетелях воров и их жертв. А в конце мы приходим к системе законов, при которой воры наказаны.
Перед тем, как оставить вопрос о применении имущественных прав и двинуться дальше в обсуждении того, как следует определять эти права, нужно обратить внимание на некоторые незначительные моменты. Как я отметил в предыдущей главе, существует два способа измерения выгоды. Один – извне, путем оценки того, насколько ценным является что-то для кого-то. Я утверждал, что пытаться сделать это возможно, но очень сложно. Другой – изнутри: каждый из нас достаточно хорошо знает, что он ценит, и его действия отражают это его знание.
Законы, предложенные мной, используют оба метода. Яблоки распределяются согласно выявленным предпочтениям. Если я считаю, что яблоко для меня представляет большую ценность, чем для вас, я его у вас куплю. Случаи с закрытыми хижинами в лесу решаются посредством комбинации выявленного предпочтения и внешних наблюдений. Охотник решает, взламывать ли дверь хижины или нет, в соответствии с тем, насколько ценен для него доступ к телефону, но суд определяет размер ущерба, который он должен заплатить, согласно своему мнению о том, во сколько хозяин хижины оценивает ущерб от выломанной двери. Об этом я говорил ранее, когда предполагал, что существование судов, определяющих размер ущерба – это доказательство того, что мы верим в возможность знать что-то о ценностях других людей.
Если выявленное предпочтение – это лучший способ измерения ценностей, почему бы не выстроить систему законов, которая бы полностью зависела от выявленных предпочтений и никогда не пыталась измерять, насколько что-либо ценно для кого-либо? Пример с лесной хижиной подсказывает ответ на этот вопрос. Поскольку хозяин отсутствует в момент, когда появляется охотник, нет возможности договориться о цене пользования его телефоном.
Существуют ли пути решения этой проблемы без применения оценки размера ценности судом? Возможно. Хозяин сам мог решить для себя, какой размер ущерба предъявить тому, кто взломал его хижину и написать прайс-лист на двери – 50 долларов за взлом замка и еще десять за использование телефона. Проблема в том, что существует множество ситуаций, в которых человеку очень надо воспользоваться чужим имуществом, а разрешение хозяина получить нет никакой возможности; прайс-лист получится очень длинным и возможно понадобится вешать его не только на дверь, а на каждое дерево. Он должен касаться не только взлома двери и использования телефона, но и нарушения частных владений в попытке убежать от медведя, рубки сухого дерева с целью развести огонь и не замерзнуть, или даже сноса хижины бульдозером для предотвращения распространения лесного пожара. Учитывая все это, более практичным решением кажется использование суда для оценки размера ущерба.
Другой альтернативой было бы заключение предварительного договора между охотником и владельцем собственности, определяющего обстоятельства и условия, согласно которым первый мог бы использовать имущество второго. Здесь опять появляются практические сложности из-за множества возможных проблем и большого количества вовлекаемых в этот процесс людей. Для каждого охотника в отдельности существует очень низкая вероятность того, что он потеряется в лесу и взломает дверь в хижину, и еще меньшая вероятность того, что он взломает какую-то определенную хижину. Заранее заключенный договор, касающийся события, шансы которого свершиться равны одному из десяти миллионов, вряд ли стоит беспокойства. Если мы попытаемся заключить предварительные договора о каждом из возможных случаев, у нас ни на что больше не останется времени.
Эти примеры демонстрируют, что непрактично устанавливать такие законы, при которых результат определяется выявленными предпочтениями и добровольными операциями. В то же время, поскольку рынок предлагает менее дорогой и более точный способ измерения ценностей, мы предпочитаем систему, которая использует суд только в случаях, когда рынок не может представить жизнеспособную альтернативу. Если, к примеру, существует ряд случаев, где мы уверены, что рыночные операции всегда осуществимы и поэтому целесообразный уровень преступности равен нулю, мы могли бы назначить наказание гораздо более серьезное, чем оценка судом причиненного ущерба ("возмещение убытка"), чтобы снизить вероятность того, что ошибки судебной системы спровоцируют нежелательные преступления. Однако подробное обсуждение этих вопросов снова уведет нас далеко за рамки размеров одной главы.
Здесь я заканчиваю общее описание ответа на вопрос к одной из проблем, поднятых мной ранее – наказание вора, соответствующее преступлению. В ходе этого описания я заложил основу для ответа на два других вопроса, возникших в этой главе: подходящие ограничения для рискованных действий и подходящее определение имущественных прав.
Рискованные действия, как показано в примере с пилотом, у которого имеется маленький шанс разбиться где-нибудь в радиусе тысячи миль от точки старта, схож со случаем, где участвует голодный охотник. Пилот, в отличие от охотника, в действительности не решает вламываться в чужой дом. Но он решает, как часто совершать полеты, как часто проводить проверку самолета, и какого рода оборудование покупать для обеспечения его безопасности. Решая эти вопросы, он контролирует возможность того, что он окончит свои дни, врезавшись в крышу чьего-нибудь дома. Таким же образом, человек, который ведет машину или использует динамит для корчевания пней на своей земле, не предпочитает попасть в аварию, в результате которой пострадает другой человек или его имущество. Однако он выбирает, с какой скоростью и как аккуратно вести машину, или какой мощности должен быть взрыв. В каждом случае, подходящим законом будет тот, который заставит нарушителя заплатить любой ущерб, вызванный его действиями. Согласно такому закону, он будет действовать, только если ценность этого действия для него достаточно велика, чтобы допустить вероятность ущерба, который может причинить это действие.
Подробное обсуждение сложностей, связанных с проблемами риска снова заведут нас далеко за рамки даже очень большой главы. Один из моментов, с которыми нам придется иметь дело, касается возможности, что кто-то, чей самолет разрушил мой дом, не имеет достаточно денег, чтобы заплатить за ущерб, даже учитывая, что он жив и сожалеет об этом. Если так, нам, возможно, понадобятся такие законы, которые позволяют потенциальным жертвам восполнить мои потери, если только я не имею соответствующей страховки. Во-вторых, аварии часто становятся результатом решений, которые принимают обе вовлеченные стороны. Ваша машина не столкнулась бы с моим велосипедом, если бы я не вел машину ночью, одетый в черное, мы также отделались бы легким испугом, несмотря на мою беспечность, если бы у вас были исправны тормоза. Учитывая это, выработать эффективные законы, контролирующие количество аварий, гораздо сложнее. Если я знаю, что вы будете отвечать за весь причиненный аварией ущерб, у меня нет стимула принимать меры безопасности. А если вы знаете, что я отвечаю за возмещение ущерба, у вас нет такого стимула. Если же ответственность за аварию распределяется между нами, мы оба имеем незначительный, низкий стимул.
Последний момент касается вопроса о том, как следует определять имущественные права – вопрос, который я подразумевал, обсуждая проникновение отдельных фотонов и единичных молекул углекислого газа на чужую собственность. Начнем с того, что то, что мы называем имущественным правом (владение участком земли, к примеру) – это, в действительности, сложное сочетание таких прав. Согласно современному американскому закону, оно включает право запретить проникновение на чужую собственность, но, в большинстве случаев, исключает право стрелять в нарушителей или даже минировать землю в тех местах, где возможно появится нарушитель. Оно не включает право запрещать полеты самолетов или проникновение (небольшого количества) молекул углекислого газа или фотонов света. Вопросы, которые я поднял в Главе 41, касаются того, что составляет это сочетание имущественных прав.
Поначалу, кажется, что ответ очевиден: вместе с приобретением земли я приобретаю права, связанные с моим владением этой землей. Проблема в том, что некоторые права касаются не только куска земли. Право решать, может ли луч света пересечь границу между моей землей и вашей, имеет отношение и к вашему и к моему имуществу. Для меня это полезно, потому что, если я контролирую это право, я могу удержать вас от того, чтобы вы светили лазерным лучом в мою дверь, я даже могу запретить вам светить фонариком в окно моей комнаты, где выключен свет. Это полезно для вас, потому что, если вы не обладаете таким правом, вы не можете ничего делать на своей собственной территории, которая попадает в мое поле зрения.
В этом конкретном случае не существует ясного здравого решения. У вас есть право светить так, как вам хочется, пусть все будет видно, лишь бы он не причинял неудобства. Граница проходит где-то между интенсивностью света, достаточно сильной для ваших естественных потребностей, и достаточно слабой, чтобы не причинить ущерб моему имуществу. Если только целью вашей деятельности не является тестирование уровня лазера высокой мощности или ядерного оружия, не должно возникнуть проблем в определении подходящей границы.
Проблема, однако, заключается в огромном разнообразии форм, для которых нельзя найти простого ответа. Можно сделать вывод о двусмысленности, касательно вопроса о принадлежности прав тому или иному своду законов, почитав хороший журнал записи гражданских дел. Среди реальных случаев возникали такие вопросы, как может ли мое здание загораживать вам солнечный свет, могу ли я сделать пристройку к своему дому, если она препятствует нормальной тяге из вашей трубы, и позволено ли свечной фабрике производить вибрации на земле, если это создает проблемы для практикующего терапевта, открывшего кабинет на своей частной собственности по соседству от этой фабрики.
Чтобы решить эти вопросы, нужно для начала понять, что они не просто касаются того, что один человек наносит ущерб другому. Если бы это было так, мы могли бы запретить ущерб или принудить виновника к его возмещению. Эти случаи скорее касаются двоих, вовлеченных в действия, противоречащие друг другу. Моя свечная фабрика не была бы проблемой, если бы вы открыли свой кабинет на каком-нибудь другом участке вашей земли; а то, что вы построили кабинет именно в этом месте, не было бы проблемой, если бы у меня не было бы свечной фабрики. Другими словами, относительное право (в данном случае это право решать, могу ли я запускать механизм, который производит вибрации на вашей собственности), скорее всего, является закономерной частью двух разных сводов правил, моей собственности на землю и вашей собственности на вашу землю.
Далее, следует понять, что во многих случаях не особенно важно, каково определение изначального набора прав, по крайней мере, с точки зрения экономической выгоды. Если право ценно для двух людей и принадлежит одному, кто ценит его меньше, его сосед всегда может предложить ему выкупить его право. Если вы обладаете правом приказать мне закрыть свой свечной завод, я могу предложить вам выкупить стоимость права снести ваш кабинет и построить его на другом конце вашей территории. Если же право более ценно для меня, чем для вас, я мог бы сделать вам предложение, которое вы могли бы принять.
Эта догадка приводит нас к теореме Коуза, названной в честь Рональда Коуза, экономиста, чьи идеи во многом соотносятся с этой частью главы. Теорема Коуза гласит, что любое исходное определение имущественных прав приведет к экономически выгодному результату, при условии, что затраты по сделке равны нулю.
Условие – нулевые транзакционные издержки – важный момент в этой теореме. Предположим, мы начали с определения имущественных прав, как запрещающих проникновение фотонов света на частную территорию. Всякий может запретить мне включать свет, если он попадает в его поле зрения. Право решать, включать мне свет в своем доме или нет, я ценю больше, чем мои соседи, поэтому, в принципе, я мог бы купить их разрешение. Проблема в том, что вокруг меня живет много людей. Становится невыгодно покупать такое разрешение у большинства из них, а мне нужно разрешение от них всех. Скорее всего, в результате все превратится в игру-торговлю, где, по крайней мере, некоторые из моих соседей будут пытаться вымогать у меня значительный кусок моей земли в обмен на их разрешение пользоваться ей.
Таким образом, решение о том, как следует объединять имущественные права, имеет два важных заключения. Во-первых, там, где права наиболее ценны, они должны работать в связке, насколько это возможно. Право контролировать пространство высотой в фут над участком своей земли для собственника имеет большую ценность, чем для кого бы то ни было, так что собственность на землю обычно автоматически подразумевает собственность на пространство над ней. Во-вторых, поскольку надлежащая связка прав часто неустойчива и будет меняться со временем, их следует формировать таким образом, чтобы как можно легче было осуществлять торговлю правами. Имущественные права нужно определять таким образом, чтобы минимизировать транзакционные издержки на подобные сделки.
Один из вопросов, которые следует решить, гласит: как объединять права в связку? Другой, тесно с ним связанный вопрос касается того, что представляют собой права, которые мы связываем вместе? Означает ли мое право запретить яркий свет и громкий шум на моей территории, что я могу запретить своему соседу ставить опыты с лазером и ядерным оружием, а также проводить громкие вечеринки, или только то, что я могу в последствии получить компенсацию за ущерб?
Ответ был предложен ранее. Там, где сторонам легко организовать сделку, как в случае с двумя соседями, можно много говорить об абсолютном праве на запрет, опираясь на способ денежной компенсации ущерба. Таким образом суд не испытывает необходимости заниматься сложным процессом измерения того, насколько ценным для меня является не взлететь на воздух или не быть разбуженным. Если то, что хочет проделать мой сосед, для него имеет значительную ценность, он может предложить мне выкупить мое разрешение, или мою землю.
Но в тех случаях, когда сделки невыгодны, правило возмещения ущерба может служить лучшим решением. Непрактично покупать разрешение у трех тысяч людей на то, чтобы моя труба могла испускать дым, если он раздражает их. Даже если для меня работа моей свечной фабрики намного более важна, чем для других возможность не вдыхать мой дым, я не смогу выкупить разрешения у всех. Я столкнулся с той же проблемой, когда невозможно заключить сделку, что и в случае с фотонами света – один человек, которому я не заплатил за разрешение, может сорвать всю сделку. Эффективные законы могли бы распределить соответствующие права между моими соседями, вместо того, чтобы давать их мне, но при этом, этот закон позволял бы им взимать ущерб, а не закрывать мою фабрику.
Верится, что на сей раз я оправдал ожидания, рожденные заголовком этой главы. Я доказал, что экономический анализ может ответить на вопросы, касающиеся того, каким должен быть закон, в то время как я не могу ответить на них, используя основы либертарианских принципов.
Это утверждение можно квалифицировать по-разному. Я показал, что закон должен быть сродни инструкции по строительству моста. Инструкция демонстрирует, как общие законы физики можно применить в отдельно взятых случаях, например, прочность доступных материалов и ширина реки, через которую строится мост, чтобы выяснить, как его простроить. Я показал, как экономические законы можно применять в отдельно взятых случаях, например, ценность одного права для владельца другого или стоимость, связанная с организацией сделок любого рода, используемые в выявлении того, какие законы максимально увеличивают человеческое счастье в определенном обществе. Экономика – наука более молодая, чем инженерия, и о сопротивлении материалов известно больше, чем о стоимости сделок, так что инструкция по строительству мостов работает лучше, чем моя книга.
Во-вторых, можно подчеркнуть, что содержание этой главы является очень общим описанием одной части большого непаханого поля. Полный анализ того, какие законы выводятся из принципа экономической выгоды, требует нескольких величин, и я упомянул не все. Далее, вопрос о том, какие законы экономически выгодны, не единственный, с которым имеет дело экономический анализ закона. Просто вопрос, как мне кажется, больше всего относиться к теме этой книги. Большая часть существующих законов, а также экономической литературы посвящена совсем другим темам, позволяющим понять, почему существуют определенные законы и каковы их последствия.
Большинство идей, рассмотренных мной, были рождены в течение последних тридцати лет. Они являются частью того знания, которое все еще развивается, и большая часть которого все еще содержит массу противоречий. Те из вас, кого интересует моя работа в этой области, и, в частности, вопрос о том, следует ли применять закон негласно (как по части действует гражданское законодательство), или публично (как работает уголовное право), найдут список соответствующих статей в Приложении 2. Следующая глава также может вас заинтересовать. Она берет за основу мои публикации и описывает общество, в котором все законы, включая законы, касающиеся убийства, применяются в частном порядке.
Перед тем, как закончить эту главу, хотелось бы сделать еще одно небольшое уточнение. Экономическая эффективность – это только приблизительная мера измерения общей выгоды, а общая выгода – это только частичное описание того, что, по моему мнению, является ценным для других людей. Даже если мы можем доказать, что определенные законы экономически выгодны, это необязательно означает, что они должны нам нравиться.
Что мне действительно кажется интересным и полезным в отношении экономического анализа закона, это не то, что он дает точный ответ на вопрос, каким должен быть закон, а то, что он исходит из целей, основанных на том, что хочет большинство из нас, и явно не связан с вопросом "что такое "хорошо" и что такое "плохо", а в результате приходит к ответам (выводам о том, каким должен быть закон), из которых не все лежат на поверхности.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии