Рузвельт инстинктивно выбрал термин «либеральный» и идентифицировал с ним свои программы. Мы никогда точно не узнаем, почему он выбрал именно этот конкретный ярлык, но мы можем сделать несколько обоснованных предположений. Тагвелл вспоминает, что однажды разговаривал с Рузвельтом о происхождении его выбора термина «либеральный», но Рузвельт не ответил ему, «рассмеявшись и задав ему встречный вопрос о том, какое это имеет значение» [219]. Вполне возможно, что Рузвельт не дал ответа потому что он не выбирал этот символ сознательно, так же как не выбирал он и ярлык «Новый Курс». Скорее, как считает Реймонд Моли, «использование термина в то время не было продиктовано какими-либо соображениями целесообразности или точности определения». Моли добавляет: «Я разговаривал об этом с некоторыми чиновниками потому что я собирал и руководил группой, которая влияла на развитие кампании 1932 года и я был очень близок к нему в 1933 году, когда программы формулировались и представлялись Конгрессу» [220].
Идентификация Рузвельта со словом «либеральный» не представляется удивительной еще и потому, что он читал «Новую Республику» и должен был понимать использование терминов «либеральный» и «консервативный» в этом журнале. Кроме того, он вероятно понимал, что этот термин уже используется некоторыми реформистски настроенными общественными группами.
Рузвельт использовал термин и до Нового Курса, но он не захватил его. В 1919 году на банкете Национального Демократического комитета он говорил о «консерватизме, специальных привилегиях, партийном кумовстве и разрушении, противопоставляя их либерализму, разумному идеализму и прогрессу» [221]. Однако, он не популяризировал дихотомию «либеральный/консервативный», а в 1931 году Рузвельт сравнивает и противопоставляет консервативных политиков и идеи с прогрессистскими (а не либеральными) политиками и идеями [222]. Поэтому вероятно, что Рузвельт стал популяризировать терминологию «консервативный/либеральный» не ранее 1932 года.
Так как инстинктивность понимания необходимости символа, который бы позволил ему начать смелые и постоянные эксперименты была вполне в стиле Рузвельта, он вероятно также инстинктивно понимал то, что я доказывал в главе 2 – что слово «либеральный» было весьма выгодным термином для принятия политиками, что это слово имеет позитивные коннотации и хорошо отражает сдвиг в новейшей истории.
Вероятно главной причиной того, что Рузвельт выбрал термин «либеральный» было то, что оно идентифицировалось с философией британской Либеральной партии. Мы уже видели, что Либеральные Республиканцы в 1872 году и «Новая республика» в 1916, когда искали для себя подходящий символ обратились к британскому опыту. Весьма вероятно, что и Рузвельт последовал традиции. Д-р Моли утверждает, что «возможно слово ["либеральный"] было [использовано] потому что мы чувствовали, что философия, которую мы предлагали была достаточно близка к философии, исповедуемой Либеральной партией Англии – партии Глэдстоуна и Ллойд Джорджа.» [223]
Мы уже видели, как некоторые законы английских правительств Кэмпбелла-Баннермана и Асквита стали образцами для некоторых законов Нового Курса и что Кейнс во времена Нового Курса убеждал Либеральную партию занять центристскую позицию в вопросе управления и контроля экономических сил. Рузвельт и многие его советники также видели свою философию как центристскую, они имели самовосприятие, сходное с Кейнсом [224].
Рузвельт также хотел быть центристом и в явном виде прояснил, что для него «центристский курс - это то, что я цитировал ранее – "чуть левее центра"» [225]. Как и английские либералы, все члены его мозгового треста отрицали политику laissez faire, антитрестовское законодательство и социализм. Вместо этого они предлагали различные формы кооперации бизнеса и правительства, а также верили, что ни один элемент общества не должен иметь доминирующей силы [226].
Если мы на минуту предположим, что Рузвельт действовал в Англии, мы очень легко поймем, насколько его философия была похожа на взгляды британских Либералов. Луис Харц спрашивает: «Что бы он говорил, если бы американская Социалистическая партия была английской Лейбористской партией …? Очевидно, что в таких обстоятельствах Рузвельт заговорил бы весьма странным языком. Он стал бы защищать частную собственность, нападать на чрезмерную "бюрократию", стал бы критиковать утопические настроения в обществе. После ходатайств об «Управлении ресурсами бассейна Теннеси», «Кредитно-ссудной корпорации домовладельцев» и Комиссии по ценным бумагам и рынкам, он продолжил бы доказывать свою веру в государство путем нападок на радикалов, которые подпирали бы его слева. Иными словами, вместо того, чтобы оказаться «радикалом», он бы был наполовину радикалом, а наполовину консерватором – то есть оказался бы в той самой крайне неудачной позиции, которую были вынуждены занять либеральные реформаторы в Европе. Вместо привлечения на свою сторону энергии юности, он бы легко мог быть описан как усталый человек, который не может привести мысли в порядок; как либерал, попытавшийся порвать с Адамом Смитом, но не сумевший сделать это на самом деле.» [227]
Я не буду пытаться доказать, что воззрения Кейнса на либерализм прямо влияли на Рузвельта, поскольку они не могли по-настоящему понимать друг друга [228]. Однако и Кейнс и Рузвельт были свободны от догматического утверждения о том, что правительство не может действовать в позитивной манере, оба были убеждены, что ищут выход из Великой Депрессии и оба видели решение как центристское. Поэтому предположение Моли - о том, что в 1932 деятели Нового Курса чувствовали, что их философия близка к философии Либеральной партии Англии и поэтому назвали себя либералами – представляется вполне логичным и обоснованным.
Инстинктивно – а Рузвельт обладал превосходными инстинктами – Рузвельт почувствовал необходимость в выгодном символе и выбрал его, однако этот выбор не заканчивает историю термина «либеральный». Как минимум один из членов «мозгового треста» - Рексфорд Тагвелл – оценил масштаб проблемы: «При переходе от старого к новому прогрессизму … нужно соблюдать крайнюю осторожность. … Быть прогрессистом достаточно респектабельно; но политика наших врагов состоит в том, что индивидуальные прогрессисты являются "радикалами". Новое вино следует с осторожностью разливать в старые бутылки, а шрифт на этикетке должен быть тем крупнее, чем жиже содержимое» [229]. Борьба за захват либерального символа началась.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии